Летнее (1992 года) наступление азербайджанских войск в Карабахе осуществлялось силами российского 28-го десантного полка под командованием Владимира Шаманова и частями нерегулярных азербайджанских отрядов, подчинявшихся лишь своим полевым командирам: Сурету Гусейнову, Искандеру Гамидову и Якубу Мамедову. Министр обороны РФ Павел Грачев заявил, что дислоцированная в Азербайджане 4-я российская армия, включая десантный полк Шаманова, соблюдает строгий нейтралитет, а плененные армянами солдаты и офицеры — не российские военнослужащие, а — наемники, с которыми армяне могут поступать по своему усмотрению. Совет Обороны Карабаха принял решение — расстреливать наемников без суда и следствия.

В ходе этого наступления я был в Степанакерте — с армянской стороны — и наблюдал, как тысячи беженцев шли пешком из Шаумянского, Мардакертского районов по единственной дороге в Степанакерт. Кто мог — оставался в Степанакерте. Другие шли дальше — по «Лачинскому коридору» в Ереван. Кто мог — оставался в Ереване. Дальше — ехали в Россию. Кто мог — оставался в России, кто не мог — ехали еще дальше. Говорят, что все войны похожи одна на другую . Это верно только до тех пор, пока сам не становишься участником войны.

Эту фотографию женщины с «калашниковым» я сделал в июне 1992 года в Степанакерте. Все, что я знал на тот момент — что она  пришла пешком из Шаумянского района. Я не знал, как ее зовут и почему у нее в руках автомат. «Это простая история», — казалось мне. Вокруг были сотни беженцев, но я выбрал ее потому, что у нее в руках был автомат. Фотографы всегда ищут образ, форму или клише — символы событий. Так поступил и я. Присел на колено, снял чуть больше 15 кадров подряд, наблюдая за тем, как меняются события на фоне «главного героя», «почувствовал удовлетворение» и пошел себе дальше. У меня простая профессия — идти и смотреть. Второй раз я увидел эту женщину спустя 20 лет.

Однако прежде эта фотография была опубликована на первой полосе голландской газеты в 1992 году. В 2000-2001 годах несколько лет была «обложкой» моих персональных выставок «Просто война» в Москве и нескольких городах России, проводимых фондом  Сороса. В 2004 году музей фотографии в Нидерландах выбрал ее главным фото на выставке в связи с выпуском моей книги «Наследие империи» — плакат огромного размера вывесили у здания музея, а куратор в шутку назвал эту фотографию  »Мадонной с Калашниковым».

Международная организация «Женщины против войны» напечатала большие постеры и расклеила их по всему Амстердаму.  Им почему-то казалось, что женщина с автоматом неприменно должна быть матерью солдата и обязательно быть против войны. Я не против женщин, но даже я не знал, кто эта женщина с калашниковым.

Так, или примерно так, у военного фотографа складывается впечатление, что «он спасает мир от войны»,  и это единственная гуманитарная причина, которая заставляет его вновь и вновь  возвращаться на линию фронта. В действительности же каждый фотограф понимает, что это всего лишь иллюзия и давно прошли времена, когда войну могла остановить фотография или телевидение, но другой разумной причины у военного фотографа нет.

Когда мы встретились во второй раз через 20 лет, она собирала рыжую облепиху на берегу озера Севан. Она не узнала меня, но я узнал ее. Около двух недель я искал ее в Карабахе и Армении, показывая фотографию прохожим на рынках и улицах… Никто не знал ее. Одни говорили «надо искать в России — все «шаумянские» с оккупированных территорий теперь живут в Москве», другие утверждали: «Нет, в России ее сейчас точно нет — ваш Путин запретил давать армянам прописку, чтобы они все не сбежали из Карабаха…» В Мардакерте, на границе с Азербайджаном, где до сих пор каждую ночь стреляют,  надо мной посмеялись: «Дорогой, зачем ты ее ищешь? — она твой жена что ли? Мы здесь найдем тебе новая жена!»

Смешно сказать, но за 20 лет эта фотография действительно стала для меня чем-то вроде «жены». Я до сих пор не знаю, почему хочу найти некоторых героев своих фотографий — не всех. Может быть тех, кому что-то не сказал или у кого что-то не спросил? Одно знаю точно, мои фотографии не спасли ни одну человеческую жизнь и ни один солдат не бросил своего оружия, посмотрев их. Скорее наоборот. Но для чего-то я их снимал.

Когда мы двигались по северу Карабаха вдоль горного хребта, в одном из селений беженцев почти случайный мужчина вдруг сказал мне: «Я знаю эту женщину! Она продает рыбу недалеко от озера Севан!» Дальше было проще. Я нашел ее. Ее зовут Элла Арутюнян. На фотографии ей 42 года. Она до сих пор живет в лагере для беженцев. В небольшом домике с одной комнатой, в центре которой стоит ржавая, такого же цвета как спелая облепиха, «печка-буржуйка». Рано утром она собирает у местных рыбаков рыбу и продает ее на рынке ближайшего города. Это ее единственный заработок.

Слева вверху на фотографии — ее муж Лаврент. Он погиб — «погиб от горя», — сказала Элла. В тот момент, когда я делал этот снимок, она ждала своего сына Андроника, который должен был приехать из Еревана. Он приехал на следующий день, и Элла отдала ему свой калашников. С этим оружием он уехал на фронт, и она больше никогда его не видела. Андроник пропал без вести во время боев в Мардакертском районе вместе с автоматом своей матери. Элла до сих пор надеется, что Андроник может находиться где-то в плену и верит, что он вернется.

За несколько дней до того, как я, «присев на колено», сделал этот портрет — ее отца Грегора зарезали ножом в церкви Гулистан, Шаумянского района. Ему было 70 лет. Но за день до его смерти в село приехал танк. «Это были русские. Русский офицер нам сказал, чтобы мы уходили в лес, потому что ночью будут бомбить. «Днем опять вернетесь,»- обещал он. Мы поверили и ушли. Но многие старики остались. Мой отец Грегор сказал, что никуда не пойдет. Он не мог идти, у него болели ноги. Мы думали, что утром вернемся — и ничего не взяли с собой. Ничего. Ночью Шаумян стали сильно бомбить. Стреляли из градов и пушек. Мы прятались в лесу и видели только вспышки, пожар и слышали сильные взрывы. Утром, следом за русскими, в Шаумян пришли «турки» (так армяне называют азербайджанцев) — стали грабить и убивать всех подряд — тех, кто не успел или не смог уйти в лес. Там в церкви погиб мой отец. Ему ножом перерезали горло. Я не могла утром вернуться домой. До сих пор не могу…»

Рассказывая «свою историю моей фотографии», Элла не плакала, но иногда ее широко открытые глаза полностью заполнялись бесцветными слезами, и когда, казалось бы, они должны были вот-вот побежать по щекам, то удивительным образом слезы опять исчезали внутри глаз.

«После этого и мой младший сын (Саша, ему было 16 лет) сбежал на войну». Два с половиной года он служил в Карабахской армии. Скрывался от матери. Не хотел возвращаться домой. Хотел воевать. Тогда Элла сама вернулась в Карабах, пришла к командиру и потребовала: «Верните мне сына!» Его вернули. Теперь он живет недалеко от нее на озере Севан, в той же деревне — Карчарпьюр  — что по-русски значит «близко к воде«. У Саши трое детей, старшего зовут Андроник — «в честь брата», — объяснил он. «Но почему у тебя русское имя?» — спросил я. «Потому что я родился в России, и мать назвала меня русским именем».

Элла Арутюнян так никогда и не воспользовалась «русским автоматом», но в больнице Шаумянского района она каждую неделю сдавала 200 грамм крови. Это была ее работа: «Первая группа, резус положительный», — автоматически добавила она к своему рассказу, и мне как-то не по себе стало от этих слов.

«Дом, в котором она сейчас живет — это бывший медпункт пионерского лагеря. Ее комната — больничная палата, а кухня — там врач на приеме сидел», — рассказал Армен — рыбак и местный житель: «Я помню, как она приехала. Красивая и гордая. Это было в конце июня 1992 года. Тогда еще снег выпал в середине лета и у нас пастух замерз от холода. Беженцев из Карабаха поселили в бывшем пионерском лагере «Лачап». Вот с тех пор Элла и живет в «медпункте» этого «лагеря».

В 2005 году Элле Арутюнян поставили диагноз «онкология с метастазами» — жить оставалось не более 6 месяцев. Реанимация, восемь операций и химия-терапия.  Это было как раз тогда, когда эта фотография занималась пропагандой «Женщин против войны». Десятки тысяч людей видели этот портрет на улицах, и никто из них, включая меня, не знал, что она сама в это время боролась за жизнь. Может быть, взгляды незнакомых людей на фотографию тоже каким-то образом помогали ей выжить? Я хотел бы в это верить, иначе зачем я ее снимал?

Удивительно, но Элла выздоровела, а «Женщины против войны» сообщили мне, что оригинального негатива этой фотографии больше нет — они потеряли его. Он просто исчез. Я впервые в своей фотографической практике бесконтрольно доверил негатив посторонним людям только потому, что тоже хотел быть «против войны». Вскоре мой агент в Амстердаме подал в суд на международную организацию «по нарушению авторских прав» и спустя несколько лет успешно его выиграл.

И только сейчас я думаю о том, что, может быть, суд был не прав? Может быть, так оно и должно было быть, а все случившееся с реальным человеком и ее образом на фотографии — только обратный «эффект бабочки«? Я знаю на практике, что люди умирают быстрее чем «фотографии — символы», которые еще долго цепляются за реальную жизнь своих умерших героев. Все это можно назвать мистикой или просто глупостью. Но что еще я мог сказать женщине с моей фотографии о ней самой? Фотограф ведь только тем и занимается, что бесконечно превращает человеческую жизнь в фотографическое клише.

Я подарил Элле Арутюнян большой отпечаток «Мадонны с калашниковым». Она повесила ее на стену вместе с другими фотографиями погибших родственников и рано утром ушла на рынок продавать свежую рыбу. Я было цинично подумал — снять c Эллой уже христианский «символ с рыбой», но решил никогда этого не делать. Круг замкнулся, человек и его образ встретились и теперь будут жить вместе. Я буду вспоминать их как одно целое.

[Азербайджанское] «наступление возглавили российские военные, и — как ни удивительно это звучит — остановили его также русские. В начале июля [1992] карабахские армяне столкнулись с угрозой поражения. По свидетельству высокопоставленного армянского чиновника, «этот поток [людей] приближался к Степанакерту, как стадо, и не было никакой возможности остановить его или организовать оборону города. И должен сказать, что этот поток остановили русские». Чиновник, попросивший не называть его имени, сказал, что армянские власти уговорили российских военных вмешаться и помочь им переломить ситуацию на фронте. Поднятые в воздух российские штурмовые вертолеты нанесли ряд ударов, благодаря которым азербайджанское наступление захлебнулось. В итоге получилось, что российские военные в какой-то момент воевали друг против друга» (источник — BBC)

Фотография и текст — Олег Климов, 1992-2012

На фото [1] в 1992 году:  в центре — Элла Арутюнян (1950); слева вверху —  Лаврент  Арутюнян (1947)
На фото [2] в 2012 году : в центре — Элла Арутюнян;   слева-направо: внучка Эллы (дочь Саши);  невестка Эллы (жена Саши); внук Эллы (мл.сын Саши);  сын Эллы Саша; внук Эллы Андроник (сын Саши)

P.S. Спасибо Олегу Никишину (в 1992), Маше Новиковой, Павлу Филиппову и Анатолию Тюрикову, а также Герману Авагяну  (в 2012) — за самую разную помощь и поддержку в Нагорном Карабахе и в Армении.

Журнал Свободы