Решение Владимира Путина о возвращении на пост президента заставляет задаться вопросом, в какой степени может измениться российская внешняя политика. Опыт президентства Дмитрия Медведева показал, что значение имеет не столько личность президента, сколько международный контекст. Будет ли так и в этот раз?

Политика улыбок 

В первые месяцы после вступления Медведева в должность в мае 2008 года мало что указывало на изменения в остром курсе, заявленном его предшественником Владимиром Путиным. В крайней форме это подтвердила война с Грузией и признание независимости Абхазии и Южной Осетии, которые до того момента большинство экспертов считало нерациональным, а потому маловероятным шагом.

В ноябре 2008 года Медведев встретил избрание нового президента США обещанием разместить в Калининградской области ракеты «Искандер», если Вашингтон развернет элементы системы ПРО в Центральной Европе. Динамичное возрождение великодержавности сигнализировало, что Кремль становится одним из мировых лидеров и серьезным вызовом (если не угрозой) для Запада.

Однако в 2009 году произошла корректировка российской внешней политики. Москва приняла роль надежного партнера Запада, а в ее внешних связях стала преобладать «политика улыбок». Казалось, что Москве удается конструктивно разрешать политические, территориальные и исторические споры от США вплоть до Норвегии и Польши. Ошибкой было бы приписывать заслуги в этих переменах исключительно Медведеву, хотя смена позиции Кремля в отношении внутренних и международных вопросов, названная модернизацией, проходила под его эгидой. Отсутствие видимого сопротивления такой политике свидетельствует, однако, о том, что она стала результатом более широких договоренностей и отражала перемены в мышлении значительной части элит.

Появились вопросы, насколько далеко распространялась эта корректировка курса и каковы были ее глубинные причины, т.е. в какой мере Россия действительно хотела произвести переоценку прежнего способа функционирования в укладе, сложившимся после окончания холодной войны. Решили ли российские лидеры пойти по следам руководства КНР, которые прикладывают массу усилий, чтобы убедить международную общественность (а в особенности ее западный костяк), что рост их мощи не приведет к очередному соперничеству масштабов холодной войны, а мировой порядок будет меняться эволюционным путем? Должна ли была медведевская политика тандема стать российским аналогом китайского «мирного роста»?

Возвращение сверхдержавы

Модернизационная риторика вызвала волну пересудов. В очередной раз звучали уверения, что российские элиты поняли, что реальные национальные (стратегические) интересы заключается в большем или меньшем сближении с Западом. Говорилось, что у России, как у державы пережившей стадию упадка, нет особых шансов выжить в качестве самостоятельного игрока в геополитическом масштабе. Однако выходящие за рамки простых деклараций перемены во внешней российской политике не оказались столь далекоидущими.

Стратегического перелома не произошло даже в плане отношений с Западом. Основным пунктом расхождений стал вопрос противоракетной обороны. С лиссабонского саммита, который обещал сотрудничество, прошел почти год, но сторонам не удалось добиться сближения своих позиций. Российские политики, дипломаты, военные и публицисты на все лады требуют дать России правовые гарантии того, что система ПРО не будет направлена против нее, и грозят предпринять «адекватные шаги», если эти договоренности не будут достигнуты. Одновременно Кремль не намерен отказываться от действий, направленных на возвращение себе позиции глобальной державы.

Модернизационной риторике, элементом которой было в т.ч. завершение процесса по вступлению во Всемирную торговую организацию, сопутствовало создание таможенного союза с Белоруссией и Казахстаном (что естественным образом противоречило идее присоединения к ВТО). Хотя таможенный союз напоминает более ранние проекты интеграции на постсоветском пространстве, которые завершились фиаско, решимость Владимира Путина по его созданию, говорит о том, что Москва последовательно стремится закрыть этот регион для других игроков – как западных, так и восточных.

Элементом строительства полноценной сверхдержавы стала очередная фаза военных реформ. Пользуясь тем, что война с Грузией убедила всех в низкой эффективности российской армии, Кремль предпринял очередную попытку усилить свою военную махину и создать армию экспедиционного типа, какими располагают западные страны. Новинкой в этом процессе стали покупки самых современных вооружений в тех же самых странах (суда класса «Мистраль» во Франции, беспилотные самолеты в Израиле и т.п.).

В свою очередь в Азии продвигался процесс сближения с Китаем. Переломным моментом здесь стало соглашение по строительству нефтепровода в Китай и поставке сырья взамен за кредиты для российских монополистов, а также договор о региональном сотрудничестве на российском дальнем Востоке, предусматривающий реализацию около 200 совместных проектов. Этим инициативам сопутствовали попытки увеличить российскую активность в регионе и выйти за рамки синоцентризма: Москва подчеркивала, что она намерена играть в Азии растущую роль, называя свою прежнюю активность незначительной. Это показывает, что несмотря на «концепцию улыбок» о глубоких стратегических переменах во внешней политике России говорить сложно. При этом отсутствие принципиального разворота не означает, что контекст, в котором ведется эта политика, остался прежним.

С момента «скачка» начавшегося с середины первого десятилетия XXI века и завершившегося одновременно с войной против Грузии и мировым экономическим кризисом, Москве не удалось серьезно улучшить свою позицию. Россию, правда, перестали воспринимать как второразрядную державу, но ее потенциал роста оказался ограниченным как в плане геополитической экспансии, так и в формировании экономического и политического влияния (особенно если сравнить его с резким ростом позиции Китая за аналогичный период).

Растущие аппетиты элит, усиление зависимости от сырьевой ренты и инфляция расходов на социальные цели (рассматриваемых как один из основных способов легитимизации власти Кремля) одновременно привели к тому, что даже возращение цен нефти на уровень в 100 долларов за баррель не помогло Москве повысить свой глобальный статус. После фазы роста, которая так напугала западные государства, Россия вошла в фазу «плато», которая на практике означает стагнацию.

Расшатанная система

В результате политическая система подверглась расшатыванию. В дискуссии о российской внешней политике впервые за несколько лет наряду с «великодержавным» (преобладающим после 2003 года) появились другие направления, подчеркивающие необходимость отказа от идеи глобального превосходства и возвращения к формировании региональной позиции. Этим переменам благоприятствовало также ослабление в российских элитах ощущения исходящей от Запада угрозы и инспирированная ими «смена режима». Кроме того им способствовало сочетание наследия войн и восстановления государства в Афганистане и Ираке, мировой экономический кризис, обращение США и Европы к решению собственных экономических проблем, и «успокоение» России от факта, что администрация Обамы (по крайней мере временно) отказалась от наиболее тревоживших Москву геополитических проектов.

Фиаско амбициозных целей

Хотя цели России были амбициозны и имели ревизионистский характер, им не сопутствовала готовность нести расходы. Москва активно апеллировала к незападному миру, но не решилась (исключение — Грузия) ввязываться в политическую конфронтацию с Западом. Сделанные несколько лет назад эффектные шаги (как признание ХАМАСа или водружение флага на арктическом дне) в более долгой перспективе оказались мало эффективными. В многосторонних структурах, которые должны были создать противовес для Запада (как Шанхайская организация сотрудничества или группа БРИКС), превосходство оказалось за российскими партнерами, которые были не слишком заинтересованы уравновешиванием западных государств. «Дипломатия улыбок» Медведева стала попыткой адаптировать прежнюю стратегию к условиям экономического кризиса, но не изменила ни целей России, ни желания получить далекоидущие эффекты малой ценой.

Запущенные в середине прошлого десятилетия кремлевские стратегические проекты также не оправдали себя в качестве инструмента формирования устойчивых сфер влияния. Фиаско потерпела в первую очередь российская энергетическая политика в отношении Европы. Сырьевые ресурсы были для Москвы основным элементом масштабной стратегии на европейском направлении. Экспансия российских концернов в Северной Африке, идеи создания газового аналога ОПЕК, удержание монополии на экспорт углеводородов из Средней Азии – все эти действия должны были обеспечить России устойчивый инструмент влияния на Европу.

Однако перемены на европейском и глобальном газовом рынке – третий энергетический пакет и либерализация в ЕС, сланцевый газ, неудача России в сближении со странами Северной Африки и развитие рынка сжиженного газа привели к тому, что эта стратегия перестала работать. Москве не удастся взять ЕС в «энергетические клещи», даже если кроме «Северного потока» появился «Южный».

Очередной этап?

Принципиальная проблема России – исчерпанность источников прежнего «экстенсивного» усиления международной позиции. В предыдущее десятилетие оно было возможно благодаря низкой исходной позиции, резко растущим ценам на нефть, а также смелым дипломатическим начинаниям, подчеркивающим самостоятельность России в отношении Запада. Большая часть российских действий имела персуазивный характер: они были ориентированы на то, чтобы убедить западные страны, что они имеют дело с новой Россией, которой следует предложить новые условия участия в международном укладе.

Активной попыткой изменить расклад сил была война с Грузией. Хотя во многих аспектах это был прецедент – впервые после окончания холодной войны какая-то держава кроме США использовала военную силу против другого государства вопреки позиции остального международного сообщества – эффект этой акции, как оказалось, ограничился пространством СНГ. С одной стороны, Россия не была готова на аналогичные шаги в отношении других государств, что было бы связано с гораздо более масштабными расходами. С другой, мировой экономический кризис отвлек внимание западных стран от российских амбиций и сосредоточил его на иных вопросах.

С того времени, как у руководства Россией встал Путин, страна испробовала разные пути для возвращения себе утраченного 20 лет назад статуса глобальной державы: партнерство с США после 11 сентября, самоуверенность и ревизионизм в отношении Запада, «дипломатия улыбок» Медведева. Путин в своей новой-старой роли наверняка предпримет очередную попытку достичь этой цели. Однако представляется, что за 11 лет Кремль достиг потолка роста и дальнейшего, качественного, изменения позиции России на международной арене добиться будет чрезвычайно сложно. Это не означает, что Москва не сумеет усилить свое политическое или экономическое влияние в конкретном государстве или регионе (особенно на постсоветском пространстве). Но опираясь на амбициозную, а одновременно «дешевую» стратегиию, она не присоединится к числу восходящих держав, за которыми стоит общественно-экономический потенциал. Что для Польши и Запада является, в общем, оптимистичной новостью.

Марчин Качмарский – эксперт Центра восточных исследований.

inosmi.ru